— Я прикидываю в каждом конкретном случае, как бы я мог получить необходимую информацию.
— А в данном случае?
— Мы дали большой заказ преемнику Эпштейна. Он фотограф, снимает новинки моды и техники.
— И этот человек все вам рассказал?
— Его прямо распирало от счастья и гордости, что он получил заказ именно от нас, работодателей его соперника. Он полагал, что своей откровенностью сильно навредит сопернику.
— Что ему и удалось.
— Нет.
— Но вы же хотите, чтобы Эпштейн ушел?
— Этого хочу не я, а сам Эпштейн. И теперь я знаю, что пытаться удержать его — бессмысленно. Я знаю Это, потому что тот тип продал нам его с потрохами.
— Dégoûtant!
— Вы совершенно правы, от всего этого просто тошнит. Вообразите, Эпштейн был в Париже и там наговорил на магнитофон историю своей жизни, любви и брака… Со всеми подробностями. А тот человек сделал копию этой пленки и передал ее нам.
— Тяжелая история?
— Мы тоже сделали копию, и если хотите…
— Нет, нет!
— Вы можете в любую минуту затребовать пленку в нашем психологическом отделе.
Подумав немного, доктор Куттер медленно произнес:
— После всего, что я узнал от вас, я бы посоветовал Эпштейну как можно скорее оставить свой пост.
— Что ж, посоветуйте ему это, если он еще зайдет к вам, — ответил фон Кенель. Он встал, взглянул на часы и сказал: — Боже мой, я еще час назад должен был открыть заседание строительной комиссии.
— Так идите же, идите, — сказал Куттер и, как только фон Кенель ушел, вызвал секретаршу.
— Завтра я уезжаю в Париж трансъевропейским экспрессом. Закажите мне, пожалуйста, билет и номер в каком-нибудь отеле.
— На какой срок?
— На неопределенное время, — ответил Куттер.
— Дамы и господа, — с некоторой торжественностью начал Эпштейн. — Теперь вы знаете, как обстоит дело: итак, руководство желает, чтобы мы изменили взятый нами в последнее время курс и, если так позволено будет выразиться, легли на курс Зайлера.
— Вы опасаетесь, — спросил Кремер, — что совет директоров вернет Зайлера?
— Или Зайлер, или я, — ответил Эпштейн.
— Такой альтернативы не существует, — вставил Клейнгейнц.
— Для меня ситуация ясна: если вернется Зайлер, я уйду. Как поступите вы — это решать вам, не мне. Я вас прошу только об одном — не думайте, что я жду от вас сверхчеловеческих подвигов, я вовсе не ожидаю, что вы встанете за меня горой, каждый из вас, возможно, в чем-то несогласен с тем, как мы работаем, я не уверен, что все вы одобряете нынешний курс, и потому прошу вас…
Эпштейну не дали договорить, сотрудники не желали дальше слушать и в один голос заявили:
— Пусть это дерьмовое издательство поцелует нас в…
— Благодарю вас, — сказал Эпштейн. — Тогда поговорим о том, что мы даем в завтрашнем номере.
— Не в моих привычках долго ходить вокруг да около, — сказал фон Кенель. — Садитесь, пожалуйста. Что позволите вам предложить — виски или какой-нибудь безалкогольный напиток, сигареты? Не стесняйтесь, прошу вас.
— Мне пока ничего не хочется, — ответил Кремер и сел.
— Предстоят решительные перемены в составе редакции, — заявил фон Кенель и тоже сел.
— Могу себе представить, — проговорил Кремер.
— Что вы можете себе представить?
— Тиражи упали.
— Откуда вам это известно?
— Эпштейн сказал.
— Эпштейн сказал это?
— Да.
— Удивительно.
— Почему?
— Потому что, в конце концов, это его вина.
— Его вина?
— Это вопрос решенный, и обсуждать его мы не будем. Какого вы мнения об Эпштейне?
— Свое мнение о нем я сообщу только ему.
— Что ж, это достойно уважения!
— О чем вы намерены со мной говорить?
— Эпштейн хочет уйти.
— Эпштейн должен уйти.
— Эпштейн хочет уйти и должен уйти, он должен уйти и хочет уйти.
— Потому что возвращается Зайлер!
— А это вы откуда изволите знать?
— Я достаточно долго проработал в этой лавочке.
— Вы выражаетесь удивительно откровенно.
— Врать не имеет смысла.
— Если Эпштейн уйдет, вы уйдете тоже?
— Я уйду, если придет Зайлер.
— Зайлер придет во всяком случае. Даже если Эпштейн останется.
Кремер встал.
— А вы не боитесь, что подобная замена повредит репутации издательства?
— О чем вы говорите?
— Такой факт, как замена главного редактора, не скроешь, придется объяснить причины и выдержать очень резкую критику.
— О господи, — вздохнул фон Кенель, — мне бы ваши заботы.
— Коллеги из других газет, читатели…
— Кто, кто? Журналисты? Знаю я этот сброд. Уж поверьте. Сказать вам, что в газетном деле самое скверное? То, что его нельзя делать без редакторов и журналистов. А жаль!
— Итак, общественное мнение вас не интересует?
— Лишь в самом конце программы, — ответил фон Кенель. — Когда мой стол уже совершенно чист и делать мне больше нечего, тогда я могу поинтересоваться общественным мнением. Так, для развлечения.
— И вам безразлично, что будут писать конкурирующие газеты?
— Если эти борзописцы найдут материальчик для ядовитых комментариев, пусть их строчат что угодно, мне не жалко.
— Что ж, тогда все в порядке.
— Значит, вы тоже уходите?
— Надеюсь, мы сумеем договориться, — сказал Кремер.