Увеселительная прогулка - Страница 49

К оглавлению

49

5 сентября, 16 часов
КВАРТИРА ВИЛЛИ КАУЦА

— Для меня крайне важно, чтобы вы сами удостоверились, как обстоят дела, — сказал Вилли Кауц Эпштейну. — Заходите!

Кауц прошел вперед, открыл дверь в спальню и, отступив на шаг, произнес:

— Только после вас.

Но Эпштейн остановился на пороге. Он увидел лицо женщины, застывшее, неподвижное.

— Подойдите поближе, не бойтесь, — предложил Кауц, но Эпштейн повернулся и отошел от двери.

— Она спит, — сказал Кауц, — ей все время впрыскивают снотворное, когда внутривенно, когда внутримышечно. Таблетки она принимать не может — желудок бунтует, ее сразу рвет. И все это с тех пор, как мы узнали, что ваш сын убил нашу девочку.

Эпштейн молчал. Но была секунда, когда он с трудом сдержал слезы. «Ваш сын убил нашу девочку…» Сейчас ему казалось, что конец всему — убивают его самого.

— Мразь, — пробормотал он.

— Простите, я вас не понял, — сказал Кауц.

— Да нет, ничего, — ответил Эпштейн.

— Как видите, — заявил Кауц, — я нисколько не преувеличил. Если же вы тем не менее желаете получить заключение лечащего врача, то я освобожу его от обязательства хранить врачебную тайну. Я веду честную игру, в открытую…

— Ведете игру? — коротко и резко спросил Эпштейн.

— Извините, пожалуйста, этот проклятый жаргон…

Кауц распахнул еще одну дверь.

— А если вы соблаговолите заглянуть и сюда… Здесь спала наша девочка, наша маленькая Рут, да, теперь она уже больше здесь не спит. Кто знает, где покоится наше несчастное, невинное дитя?

— Большое спасибо, — выдавил из себя Эпштейн.

— Ах, да, — сказал Кауц, — я совсем забыл, ведь эту комнату засняли ваши фотографы, и опустевшую кровать тоже… Хороший фотограф, к сожалению, я забыл его фамилию…

— Надеюсь, вы получили за это немалую сумму, — заметил Эпштейн.

— Надо ведь как-то защищать свои интересы, — возразил Кауц.

Они вернулись в столовую, и Кауц поставил на стол бутылку виски, потом пошел на кухню и вернулся с графином воды и металлической вазочкой, полной кубиков льда.

— Вы необычайно любезны, — заметил Эпштейн.

— Сигареты или лучше сигару? — спросил Кауц.

— Спасибо, не надо, — ответил Эпштейн. — И виски тоже — самую малость.

— «И если мир так мрачен, — процитировал Кауц, — веселым быть старайся, сколько можешь».

— Да, да, — проговорил Эпштейн.

— Не думайте, что я неспособен войти в ваше положение. Для вас это, должно быть, очень тяжело. Очень тяжело… Единственный сын… Я без конца себя спрашиваю: что вдруг нашло на этого парня? Поверьте, Рут была такая милая девочка. Хорошенькая, жизнерадостная, остроумная… Я плакал ночи напролет.

Он и теперь вытер глаза.

Эпштейн молчал.

— Знаете, — продолжал Кауц, — нам, мужчинам, все-таки легче. Нас отвлекают дела. Для нас жизнь продолжается в том же напряженном ритме. Нам проще свыкнуться даже с трагическим поворотом судьбы. Я уверен, вы тоже выйдете из всей этой передряги с меньшими потерями, чем ваша бедная супруга. Ей трудно смириться с тем, что у нее вырос такой сын…

— Что вам нужно от меня? — неожиданно спросил Эпштейн. И тут же добавил: — Извините, пожалуйста.

— Ничего удивительного, разве нервы могут выдержать, — посочувствовал Кауц.

— Вы просили меня зайти. Вот я зашел.

Кауц выпил залпом рюмку виски. Потом сказал:

— Речь идет о жизни или смерти моей жены.

— Весьма сожалею.

— Только вы можете мне помочь.

— Сколько?

— Неужели нам с вами обязательно говорить в таком тоне, будто мы заключаем сделку?

— Я полагаю, что вашу жену надо поместить в специальную клинику, это стоит уйму денег…

— Это во-первых. А кто будет вести хозяйство?

— Значит, нужна еще и прислуга?

— Врач говорит о шести месяцах — самое малое, Может быть, потребуется и год.

— Я думаю, вы уже все подсчитали?

— Да, в общем, подсчитал.

— Вас устроит, если все счета будут пересылаться мне?

— Налить вам еще рюмочку?

— Спасибо, не надо.

— Дело в том, что я уже все оформил.

— То есть как?

— Приходится ведь платить вперед — это огромные суммы.

— Вы хотите сказать, что…

— Я уже понес большие расходы.

— Ясно, — сказал Эпштейн.

— Поймите меня правильно, мне пришлось взять эти деньги в долг.

Эпштейн ничего не ответил.

— Почему ваша газета не сообщает о болезни моей жены?

Эпштейн не ответил и на этот вопрос.

— Вы думаете, читателей не интересует, что чувствует мать убитого ребенка?

Эпштейн встал.

— Неужели вы так и уйдете?

— Сколько вы рассчитывали получить? — спросил Эпштейн.

— Двадцать тысяч.

— Вы сошли с ума.

— «Экспресс» собирается объявить сбор средств в пользу моей жены.

— Это меня не интересует.

— Пятнадцать тысяч? — спросил Кауц.

— Вам известно, что по закону вы не имеете права что-либо с меня требовать?

— Речь идет о жизни или смерти моей жены.

— Вы отдаете себе отчет в том, что, если я плачу за лечение вашей жены, это отнюдь не означает, что я признаю своего сына виновным?

— Взгляните на меня. Я ведь просто несчастный бедняк.

— Вам известно, что, хотя моему сыну и предъявлено обвинение, он пока еще не осужден?

— Если вы намерены заставить мою жену ждать, пока вашему сыну вынесут приговор…

— А если суд его оправдает?

— Этого быть не может!

— Я переведу вам двенадцать тысяч.

— Не знаю, хватит ли этого.

Посмотрим.

— Когда вы переведете деньги?

49