— Разве ты честно и целомудренно жил до нашей свадьбы?
— Ты, по-видимому, нет?
— Я уже не помню, Альберт, прошло почти тридцать лет.
— Значит, ты нет?
— Я пытаюсь вспомнить… За год до свадьбы…
— За год до свадьбы? Ну-ка, выкладывай!
— Ты меня соблазнил…
— Нет! Это ты меня соблазнила! И я тебе этого никогда не прощу! И вообще, я иду спать…
— Ты правда лучше себя чувствуешь? — спросил Эпштейн.
— Правда, Эп. Иначе я бы не поднялась.
— Врач впрыснул тебе двадцать миллиграммов валиума, ты это знаешь?
— Во мне сейчас все как-то приглушено, тело словно дремлет, но чувствую я себя хорошо.
— У нас еще есть виски?
— Конечно, есть. Ты же не так долго отсутствовал.
— Тебе я не дам.
— А я и не хочу. Зачем, собственно, ты пьешь виски? Ведь тебе это никакого удовольствия не доставляет.
— На меня виски действует как лекарство.
— У тебя измученный вид.
— Ничего удивительного.
— Остермайер согласился взять это дело?
— Вроде бы.
— Чем мы можем ему помочь?
— Кому, Остермайеру?
— Чем я могу ему помочь?
— Ничем.
— Я знаю, во всем виновата я.
— Не во всем.
— Я лучше знаю.
— Бессмысленно сейчас спорить о том, кто виноват.
— Оливер меня ненавидит.
— Нет, он тебя любит.
— И я его люблю. Но не могу ему доказать. И никогда не могла. А может быть, я никогда его и не любила. Может быть, только хотела любить. Я знала, что должна его любить.
— Я ничем не могу тебе помочь.
— Всегда я все делала неправильно.
— Не всегда.
— Но я всегда была честна с тобой.
— Не всегда. Ты хотела быть обеспеченной, иметь теплый очаг и в то же время — полную свободу.
— Выходит, я всегда поступала нечестно?
— Не знаю, можно ли это обозначить словами «честно» или «нечестно».
— Я причиняла тебе боль.
— Это правда.
— Но я не хотела этого. Поверь, я тебя очень ценю, я ведь долгое время не могла и представить себе жизни без тебя.
— Я никогда не ставил тебе в вину, никогда не попрекал тебя тем, что ты все время путаешься с другими. Я и теперь более чем когда-либо уверен, что обоюдная свобода только укрепляет супружество…
— Но ты все-таки должен признать, что наше с тобой супружество давно уже перестало быть настоящим супружеством.
— Тобиас пытался мне это внушить. Ваш брак, сказал он, дал трещину уже много лет назад.
— Разве это не так?
— А давно ли ты сознаешь, что наш брак распался?
— Уже много лет.
— Но говорить об этом ты стала только с тех пор, как у тебя есть Тобиас.
— У меня его нет.
— Наш с тобой брак распался лишь тогда, когда появился человек, который может предложить тебе такую же роскошь, обеспеченность, комфорт, какие ты имела со мной.
— Одно верно, и ты давно это знаешь, у меня всегда был болезненный страх перед бедностью.
— Я вспоминаю наше первое свидание, после того как мы познакомились на бал-маскараде.
— Ты приоделся и выглядел как молодой человек из добропорядочной буржуазной семьи.
— Я пригласил тебя поужинать в «Озерный рай».
— И потратил в тот вечер уйму денег.
— Днем я получил гонорар на радио.
— Я помню.
— Я тоже. После ужина мы танцевали, и в какой-то момент ты сказала: ах, как чудесно, когда есть деньги…
— Я так сказала?
— Позже ты часто вспоминала, что тебе тогда показалось, будто ты встретила человека с большими деньгами!
— Ты готов был жить только для меня, работать только для меня и сразу потребовал, чтобы я не работала.
— Да.
— И все же в один прекрасный день мне пришлось пойти работать, потому что ты зарабатывал недостаточно.
— А сейчас вот оказывается, что наш брак уже давно распался, но ты заявляешь мне об этом только теперь, теперь, когда за дверью стоит другой…
— Просто я хочу быть честной.
— Выходит, твое поведение за все прошедшие годы было сплошным вероломством?
— Ах, я не знаю. Когда ты начинаешь разглагольствовать — где уж мне с тобой тягаться.
— Тягаться со мной не надо.
— Ты умнее меня, ты больше знаешь, ты все знаешь гораздо лучше, чем я.
— Это тебе только кажется.
— Я действительно не отдаю себе отчета, почему хочу от тебя уйти.
— Я — тем менее.
— Почему ты не прочтешь тот роман?
— Какой роман?
— О котором я тебе рассказывала. Жена промышленника оставляет мужа и уходит к писателю…
— Так я давным-давно читал этот роман и помню его содержание: с писателем у нее тоже ничего не получается, она возвращается к мужу, потом вдруг опять объявляется тот бумагомаратель и она опять удирает с ним, но спустя десять минут после того, как она покидает свою виллу, его «фольксваген» врезается в стену.
— Она тоже не знала, зачем она все это сделала.
— Дерьмовый роман.
— Ты так считаешь?
— Если эта баба не знает, почему она выкидывает такие идиотские номера, уж автор-то должен был бы знать.
— Может, он тоже не знает. Может, это он оставляет жену, уходит к другой неведомо почему… И он нарочно вложил рассказ в уста женщины, чтобы никто не узнал в герое его самого.
— Тогда нечего было браться за перо…
— Ты не можешь ему указывать…
— Пусть лечится у психиатра.
— После этого он не сможет писать.
— Не велика потеря.
— Никто тебя не заставляет покупать его книги.