Увеселительная прогулка - Страница 56

К оглавлению

56

— Мои коллеги, конечно, думают, что я все это одобряю.

— Не такие уж они дураки.

— Во всяком случае, мне очень неприятно читать в газетах, что сын прокурора по делам несовершеннолетних доктора Лутца — один из главных бунтарей.

— Представь себе, что и мне тоже неприятно.

— Что тебе неприятно?

— Что мой отец ты, а не кто-нибудь другой!

— Ну, ты договорился!

В комнату вошла госпожа Лутц.

— Почему вы всегда ругаетесь? — спросила она.

— Мы не ругаемся, — ответил Лутц. — Просто я рассказывал Петеру про Гебхардта.

— А кто этот Гебхардт? — заинтересовалась госпожа Лутц.

— Гебхардт — это молодой полицейский, который сейчас несет службу у нас в прокуратуре.

— Не слышала я о нем, — сказала госпожа Лутц.

— Да слышала ты. Гебхардт — тот самый парень, который взял жену из Восточного Берлина. То есть ее родители живут в Восточном Берлине. А она воспитывалась на Западе, у тетки. Поэтому она может туда ездить, когда захочет. А вообще-то она швейцарка.

— Ну и что? — спросила жена, потому что Лутц вдруг замолчал.

— Да ну, — сказал он неожиданно раздраженным тоном, — пустяки, неинтересно.

— Так не пойдет, — возразила жена. — Ты меня раздразнил, теперь давай рассказывай!

— Ладно. В прошлое рождество они ездили в Восточный Берлин к ее родителям.

— Тебе сегодня что, надо платить за каждое слово?

— Двадцать четвертого вечером они хотели купить пива. Для сочельника.

— Кто же это в сочельник пьет пиво? — спросил Петер.

— Так или иначе, — продолжал Лутц, — так или иначе, пива уже нигде не было.

— И это все? — спросила госпожа Лутц.

— Я же сказал: вечером двадцать четвертого декабря в Восточном Берлине нельзя было достать пива.

— Ей-богу, не пойму, к чему ты это рассказываешь? — спросила жена.

— Вот до чего они довели людей, — сказал Лутц, повысив голос, — а твой сын не желает ничего понимать.

— Ну, я пошел в клуб, — заявил Петер.

— Ступай, ступай, — ответил Лутц. И, поглядев на жену, сказал: — Сколько раз тебе повторять, что пиво нельзя неделями держать в холодильнике! Оно от этого портится!

— Сейчас принесу тебе бутылку из погреба, — ответила жена.

— Да, принеси, пожалуйста, — сказал Лутц.

Петер был уже на улице.

20 октября, 15 часов
КАБИНЕТ КОММЕРЧЕСКОГО ДИРЕКТОРА КЛАУСА ФОН КЕНЕЛЯ

— Теперь слово за вами, — начал Клаус фон Кенель, обращаясь к Эпштейну. — Что вы можете сказать?

Эпштейн молчал.

— Вас это не трогает? — спросил фон Кенель.

— Нет, — ответил Эпштейн.

— В текущем месяце мы продали на двадцать тысяч экземпляров меньше, чем в прошлом. Взгляните еще раз на эту кривую. Вот уже месяц, как тираж неуклонно падает.

— Вижу, — кивнул Эпштейн.

— Он будет падать и дальше.

— Этого нельзя предсказать.

— Это можно предсказать совершенно точно.

— В чем же причина? — спросил Эпштейн.

— Это я хотел бы услышать от вас. Вы главный редактор.

— Мне непонятно.

— Но вы отдаете себе отчет в том, что мы идем к краху?

— Мы сейчас меняем направление, — заявил Эпштейн.

— Как это понять?

— Апеллируем к другому кругу читателей.

— Так… К какому кругу?

— С некоторых пор мы обращаемся к более интеллигентному и образованному читателю.

— Если вы претендуете на то, чтобы делать газету более высокого уровня…

— Договаривайте, не стесняйтесь, — сказал Эпштейн.

— Что-то я не припомню, чтобы совет директоров обсуждал вопрос о подобном изменении курса.

— Совет директоров, может быть, и не обсуждал.

— Другие инстанции не имеют таких полномочий.

— А владелец издательства?

— Доктор Куттер? — спросил фон Кенель.

— Да, доктор Куттер.

— О чем вы договорились с Куттером? И когда?

— Нельзя сказать, чтобы вы с большим почтением говорили о докторе Куттере.

— Моя задача не в том, чтобы с почтением говорить о Куттере, а в том, чтобы наблюдать за ходом дела и вмешаться, если я сочту необходимым.

— Другими словами, издатель не имеет голоса?

— Я этого не сказал. Не то чтобы он не имел голоса, но этого голоса не слышно. Он прекрасно сознает, что коммерческие вопросы — не его стихия. Иначе зачем бы я был ему нужен?

— Этого я не мог знать, — отозвался Эпштейн.

— Куттер играет в нашем концерне примерно такую же роль, как королева в Англии.

— Хорошо, что вы мне это растолковали, — заметил Эпштейн.

— Куттер сам избрал себе такую роль.

— Должен ли я считать, что в разговоре со мной он превысил свои полномочия?

— Сперва вы должны мне сказать, о чем вы с ним говорили, тогда я, может быть, смогу ответить на ваш вопрос.

— Разговор, собственно, касался одного: доктор Куттер хотел знать, намерен ли я в связи с делом моего сына оставить свой пост. Я ответил, что сам я этого не сделаю, но не удивлюсь, если меня все же уволят.

— При чем же здесь изменение курса?

— Насколько я помню, Куттер сказал, что по сути я сам виноват в несчастье, постигшем моего сына, потому что именно наша газета заклеймила его как убийцу.

— Номера, в которых печатались материалы об исчезновении Рут Кауц, достигли рекордного тиража. Но я слышал, вас тогда даже не было в Цюрихе?

— Эти номера состряпал мой заместитель.

— Зайлер?

— Зайлер.

— Это вы потребовали немедленного увольнения Зайлера?

— У меня были на то свои причины.

— Вы хотите сказать — личные причины?

— Да.

— Личные причины нас не интересуют. Успех газеты — вот что важнее всего. А вы, значит, уволили человека, который способен добиться рекордных тиражей?

56