— Почему вы прислали за мной такси? Я вам так срочно понадобился? — спросил Оливер.
— Ты должен исчезнуть, Оливер, полиция напала на след, — ответил Зайлер.
— Полиция?
— Давай-ка сматывайся, — сказал Зайлер. — Я дам тебе пятьсот франков и билет до Лозанны. В Лозанне ты возьмешь такси и поедешь на улицу Шандьен, тридцать один. Там живет одна моя приятельница, ты можешь временно побыть у нее. Сегодня вечером, часов в одиннадцать, я тебе позвоню — не отсюда, а из автомата. Кто знает, может, полиция подсоединилась и к нашим телефонам…
— Полиция?
— Не валяй дурака, Оливер, полиция нашла улики в вашем домике на озере.
— Улики?
— Делай, что тебе говорят. Или я позвоню в полицию и скажу им, что ты здесь, пусть приезжают и берут тебя. Ты что, рвешься в тюрьму?
— Какие это улики нашла полиция?
— Последний раз тебе говорю, не валяй дурака. Ты-то ведь знаешь, что был в домике с Рут Кауц.
— Да, я был с Рут в домике, мы с ней катались на лодке, только не говорите папе, у меня есть второй ключ от зажигания. Мы поехали с Рут на Верхнее озеро, она хотела во что бы то ни стало покататься на водных лыжах…
— Значит, ты это признаешь?
— Рут хотела обязательно покататься на водных лыжах.
— А где она теперь?
— Этого я не знаю.
— Что ты потом сделал с Рут?
— Ничего.
— Где она теперь?
— Я же вам сказал, что не знаю. Рут ушла часов около пяти, я сейчас точно не помню, во сколько это было. Я еще попросил ее никому не говорить о моторной лодке, потому что у меня нет водительских прав, да и папа мне запретил… Рут пошла домой…
— Босиком?
— Почему?
— Полиция нашла в домике ее туфли.
— Рут часто ходила босиком, — сказал Оливер.
— Вряд ли полиция тебе поверит. Главное, что ей теперь известно: Рут была с тобой в домике на берегу. После этого Рут пропала. Может, она погибла.
— Это утверждаете вы, — сказал Оливер.
— Рут жива?
— Я не знаю.
— Вы с ней занимались любовью?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— …И вдруг ты пришел в ярость, схватил ее за горло, стал душить…
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Ты слишком долго ее душил. Ты не хотел убивать Рут…
— Я, честное слово, не понимаю… — начал Оливер.
— Вполне естественно. Такие вещи вытесняют из памяти. Либо вытесняют, либо хвастаются. Многие убийцы хвастаются совершенными убийствами. Строят из себя героев. Рассказывают красочно, со всеми подробностями. Читают все, что пишут о них и об их преступлениях. Или вытесняют из памяти, а потом и в самом деле не могут вспомнить…
— Я не знаю, где Рут теперь.
— Ты хотел с ней переспать в лодке или в домике?
— И в лодке и в домике!
— Вот видишь?!
— Ну и что?
— Больше мне пока ничего и не надо знать. Сейчас я вызову тебе такси, поезд отходит через двадцать минут. Ты поедешь в Лозанну, сразу же направишься к моей приятельнице. Она живет одна, я ее предупредил, а в одиннадцать я тебе позвоню. Не делай глупостей, не выходи из квартиры, моя приятельница о тебе позаботится, и слушайся меня во всем, понял?
— Да, — сказал Оливер.
— Реветь теперь нечего, Оливер, чему быть, того не миновать. Все равно тебя могут судить только как несовершеннолетнего…
— Я хочу к папе, в Париж.
— Я же тебе сказал, тебя ищет полиция… Они схватят тебя на границе… Кстати, на Главный вокзал тебе ехать нельзя, они взяли под наблюдение все вокзалы в Цюрихе, я довезу тебя до Тальвиля, пойдем…
— Но я хочу к папе. Ведь я могу поездом добраться до границы, а границу перейти пешком, нелегально.
— Оливер, твоего папы в Париже нет.
— Мой папа в Париже!
— Твой папа где-то в Италии. Возможно, в Милане. Я звонил в Париж. Сказали, он прибыл и сразу же поехал дальше. В Милан.
— Но папа же не бросит меня в беде.
— Не реви. Никто не собирается бросать тебя в беде. Разве ты не видишь, что я стараюсь тебе помочь?
— Да, да, — сказал Оливер.
— Теперь пошли. Я довезу тебя до Тальвиля. Иди вперед, спускайся во двор и садись в мою машину, она на стоянке твоего папы. Я буду через три минуты. Если спросят из полиции, скажу — да, он был у меня, но ушел. В случае, если вообще спросят… Ступай!..
— Почему ты вечно сваливаешься как снег на голову? — спросила мать Сильвии. — Нельзя было позвонить? Взяла и приехала. А если бы меня не оказалось дома? Садись, садись. Снимай плащ. Зачем ты вообще надела плащ? Что, у вас в Цюрихе дождь? Почему ты не захватила с собой Оливера? Как поживает Эп? Эпа мы теперь совсем не видим, неужели он Так занят в своей газете? Господи, уже семнадцать лет, как вы женаты! Этого года мне никогда не забыть, у меня было такое чувство, что это самый ужасный год в моей жизни, не считая, разумеется, того, когда я вышла за твоего отца. Господи, зачем я вышла за Густава, ты только посмотри, как я живу…
Сильвия сняла плащ и повесила его на спинку стула.
— Оливер же в школе, — сказала она.
— Хочешь кофе? А может быть, рюмку вина или вермута или что-нибудь еще? У меня и пирожные есть.
— Ты все еще состоишь в своем обществе любителей птиц? — спросила Сильвия.
Она опустилась на софу и принялась разглядывать свои ноги и потертый выцветший ковер. Мать поставила на стеклянную крышку курительного столика бутылку красного вермута и два бокала. Она тоже села.
— На новый ковер он мне денег не дает, скупердяй этакий. Он лучше в трактир пойдет. Я думаю, у него есть любовница. Какая-нибудь официантка…