Увеселительная прогулка - Страница 21

Итак, я поехал в Париж вовсе не затем, чтобы найти здесь корреспондента для своей газеты. Я поехал в Париж из-за нас с тобой. Потому что наступил момент, когда мы не можем больше говорить друг с другом, потому что, как только я начинаю, ты заявляешь, будто я стремлюсь лишь доказать свою правоту, потому что ты утверждаешь, что не в состоянии говорить со мной откровенно, свободно и высказать то, что ты хочешь, ибо я тебя сковываю. Не знаю, сколько я пробуду здесь — может быть, всего три дня, может быть, неделю. Вчера — собственно, это было уже сегодня, — когда я никак не мог заснуть, я подумал, что, если у нас не пойдет на лад, если ты не бросишь своего Тобиаса, я останусь в Париже, подыщу себе здесь квартиру, определюсь как корреспондент «Миттагблатта», с Зайлером я легко столкуюсь, он будет счастлив сесть на мое место, а с тобой и со всем, что я создал или, как говорится, «сколотил» себе в Цюрихе, я распрощаюсь, ибо все, что есть в Цюрихе, не имеет для меня никакого смысла, никакого значения без тебя, без того, что мы называем браком, и сегодня я вполне осознаю, как тесно связаны между собой любовь, брак, секс и успех в жизни. Я вышел из дома десять минут назад и теперь иду по улице Дагерр, может быть, ты помнишь — здесь поблизости рынок. Люди странно смотрят на меня, наверно, думают: «Вот псих», потому что я не переставая бурчу себе под нос, микрофона они видеть не могут, хотя магнитофон, конечно, видят, но я не уверен, догадываются ли они, что это магнитофон. Цены здесь здорово подскочили, это мне и Г. сказал за завтраком, и все это — последствия майского и июньского взрыва.

Авеню генерала Леклерка. Тут я хотел купить себе в табачной лавке две пачки «голуаз блё», но получил только одну: продавщица сказала, что через два-три дня привезут еще. Я пожелал узнать, в чем дело. Она объяснила, что после июня продукция никак не достигнет прежнего уровня, и, смеясь, добавила: «Как раз те, кто больше всех шумел, охотнее всего курят „голуаз блё“». Самые популярные сегодня парижские шансонье — Сильвия Вартан (ты знаешь, это жена Джонни Холлидэя), Шейла и Мирей Матье — имеют на авеню Леклерк свои лавки… Я все время невольно возвращаюсь мыслями к тому, что ты сказала своей матери — она позвонила мне по телефону и все передала. Ты ей сказала, что никогда меня не любила, а в интимной жизни с самого начала не знала со мной никакой радости. Мне думается, что либо у тебя плохая память, либо мама неверно тебя поняла, либо ты, что хуже всего, сознательно чернишь собственное прошлое. Недавно я вычитал в новой книге Арно Плакка, что мы, люди, неспособны расстаться так, будто между нами ничего не было, не очернив своего собственного существа, которое складывается из всего нашего прежнего существования. Что же, у тебя вдруг не стало прошлого? Семнадцать лет тому назад наша с тобой интимная жизнь была настолько напряженной, что за несколько недель до свадьбы ты вдруг испуганно спросила: «Может быть, у нас с тобой всего только постельный эпизод?» Твои слова. Я тебе ответил — это я тоже отлично помню, — что иначе смотрю на наши с тобой отношения, потому что в постельных эпизодах у меня никогда не было недостатка. Но если то, что нас связывало, действительно было лишь серией постельных эпизодов, почему же ты каждый раз снова возвращалась ко мне? Не просто в постель. В постель — в последнюю очередь. В этом смысле у нас вскоре после свадьбы действительно возникли проблемы, конфликты — этого я не отрицаю. Не забыл я и того, что в первые годы после свадьбы считал, будто ты должна быть моей собственностью, словно какая-нибудь вещь, а я — твоей. Не забыл и того, сколько раз мы говорили, что ни ты, ни я не представляем себе иного партнера в любви. И все-таки со временем я открыл для себя другое: меня начали одолевать сомнения в том, соответствует ли моногамный брак природе человека. Я стал допытываться у специалистов-биологов, социологов, глубинных психологов — нет ли какой-либо другой модели супружеской жизни, какого-либо другого варианта, не требующего абсолютной верности — смешной абсолютной верности буржуа, когда супруги, словно рабы, следят друг за другом, а жизненные импульсы при этом гаснут, ибо природа человека требует перемен, и тогда наступает то, что психологи называют «вытеснением инстинкта»: мужчина вдруг оказывается немощным, а женщина холодной, любовь превращается в ненависть, но брак — убежденно говорят все, — брак остается незыблемым. Да, как давшее трещину здание… Но оно может и устоять, если человек вовремя обратится к специалистам и постарается сам распознать причины и следствия. Именно распознав их, я стал поощрять тебя к тому, чтобы ты была активна и на стороне, чтобы время от времени развлекалась с другим партнером, ибо считал, что обоюдная свобода только крепче связывает супругов… чувством благодарности. Разумеется, о подобных похождениях друг другу не рассказывают, не хвастаются, а знают про себя, и тут совсем не важно, могу ли я выдержать соперничество с другим. Меня не интересует, как интересует тебя, выдерживаю ли я в твоих глазах сравнение с этим Тобиасом. Не хватает еще нам с нашей проклятой моралью докатиться до того, чтобы каждые четыре года устраивать олимпийские игры в постели, чтобы интимная жизнь уподобилась спорту: участвуешь в соревнованиях до тех пор, пока не получишь золотую медаль, а потом уж до конца жизни больше не выступаешь, даже если Для организма это вредно. Тебя, вероятно, удивит, откуда я все знаю, но я здесь ни при чем, этот Тобиас пришел ко мне сам, словно намеревался вести со мной торг — так один скотопромышленник торгует у другого скотину, ей, мол, пора сменить хозяина. Подобную операцию Тобиас проделывает не впервые — боюсь, ты еще не знаешь, что этот его развод — второй, что, кроме двух жен, у него было еще много женщин на стороне — и это не авантюры, не то, что я считаю полезным для семейной жизни, а добавочное владение, еще одна жена, как у некоторых бывает еще один автомобиль. Вы с ним собираетесь пожениться, сообщил он мне, и добавил, что, по его мнению, требует от меня не слишком многого; чтобы я после семнадцати лет супружества наконец вернул тебе свободу. Он так ничего и не понял, когда я ответил ему, что никак не могу вернуть тебе свободу, поскольку я ее у тебя не отнимал. Ты, заявил он, страдаешь оттого, что я всегда был сильнее тебя и теперь тоже сильнее, а значит, я подавляю тебя и по моей вине ты не можешь развиваться. Что же касается его самого, то его вторая жена, которой он сделал троих детей, тоже его подавляет, да и первая его жена, которой он оставил двоих детей, видите ли, подавляла его. Он не смог стать первоклассным виолончелистом, вынужден был бросить музыку — все по ее вине и по вине еще одной женщины: та скрыла от него, что она замужем и ее муж уехал на год в Мексику бурить нефтяные скважины. Ради этой женщины он даже проделал курс лечения от полноты, глотал прелудин, который будто бы достал ему один его приятель медик, и — признался он мне — глотает по сей день. Тогда я сказал ему, хотя он и сам это знал, что прелудин вызывает нежелательные побочные явления, он разрушает тормозной механизм, изменяет психическую структуру, причем гораздо сильнее, чем алкоголь, тот самый алкоголь, о котором дураки все еще твердят «in vino veritas», забывая, что пьяный говорит все, что угодно, кроме правды. Оказывается, этот Тобиас Петерман с увлечением коллекционирует оловянных солдатиков, заказывает их по собственным эскизам, будь то солдаты Вьетконга, конголезские негры или мозамбикские повстанцы… Он признался мне, что без твоей любви не выдержал бы бракоразводного процесса со второй женой, плел что-то о намерении покончить с собой, а я ему ответил: воля ваша, кончайте самоубийством, только, пожалуйста, не в моем присутствии, хотя я бы все-таки рекомендовал вам обратиться к психиатру… Ты, конечно, скажешь, что все это я узнал не от Тобиаса, он-де и не думал ко мне приходить, а рассказала мне все его жена, и действительно мне было бы нелегко представить доказательства, что он у меня был, но это ничего не меняет. Иногда я даже злюсь на себя за то, что меня так упорно преследует мысль: значит, Сильвия предпочла этого Тобиаса. Что это — тщеславие? И я терзаюсь, думая, почему меня так волнует вопрос, к кому ты уходишь. Я должен был бы тебя спросить, почему ты уходишь. Ты уверена, что, сбросив цепи брака, обретешь свободу.